НОМЕНКЛАТУРНАЯ РЕВОЛЮЦИЯ

mitingЛюди живут мифами. Мы структурируем ими прошлое, делая его удобным и правильным, чтобы в настоящем чувствовать себя тверже. Иначе на чем стоять, если прошлое не даст опоры? Ворошить мифы не нужно, это не полезно, а нередко и больно. Если приходит нужда это сделать, то лишь для того, чтобы увидеть прежние ответы на сегодняшние вопросы. Ибо то, что может быть завтра, по-своему уже было вчера. Истекшее двадцатилетие с памятного периода массовых митингов начала 1990 года, позже получивших название «февральской революции», служит достаточным временем для ответа на вопрос, почему они приобрели такой размах, значение и характер, прочно войдя в память целого поколения и наверняка обеспечив себе место в истории города и области. Говорю это без замаха на более масштабную оценку. Так почему же они были такими, какими они были?

Соблазнительно ответ на этот вопрос дать путем наделения волгоградцев вообще, их самой активной части, составлявшей митинговую аудиторию, тем более, а прямых организаторов митингов обязательно какими-нибудь особенными личностными качествами. Которые находились прежде глубоко в туне, покуда внезапно не обнаружились, не наложились и не привели в совокупности к поразительному по своему масштабу итогу. Это красиво. Это приятно. И мне, как одному из участников событий, принесло бы двойное удовольствие. Беда лишь в том, что это ничего не объясняет и объяснить не может, поскольку никогда не бывает. Разве только мост может раскачать. Правда в том, что люди были всякие, люди были разные, но в целом обычные.

Nota bene. Ту же оценку я бы хотел распространить на относительно узкий круг непосредственных организаторов митингов. Кого-то вспоминая с удовольствием, а кого-то счастливо позабыв, объективности ради должен сказать, что людей ярких и выразительных среди них было немало. Исключительных не видел.

Никакого подтверждения не найдет и возможное предположение о том, что в Волгограде существовали давние традиции диссидентства, борьбы с коммунистической идеологией, КПСС и советской властью, которые заложили основы протестной инфраструктуры, в дальнейшем нашедшей свою публичную реализацию в серии этих митингов. В действительности людей и фактов такого рода не было или, возможно, о них ничего не было известно. Никакой роли в тот период они не играли во всяком случае. Напротив — из песни слова не выкинешь, — у многих были еще популярны разговоры о социализме с человеческим лицом, подлинно ленинском обновлении партии и прочей тому подобной белиберде.
Так было в нашей области. Но в других местах традиции политического сопротивления были, включая людей, от этого серьезно лично пострадавших. Например, в Саратове, особенно подходящем для сравнения, поскольку регион почти одинаков по размеру, составу населения и социально-экономическим условиям. Не говоря уже о том, что саратовская тюрьма некогда широко использовалась для масштабных политических репрессий. Но в Саратове массовых митингов не было, хотя попытки такого рода, как мне известно, предпринимались, и делалось это неоднократно. Они, однако, эффективно купировались местной властью организационно-политическими мерами еще на ранней стадии. Без всякого открытого насилия — тогда это было непопулярное средство.

N.B. О существовании в нашей области политзаключенных также ничего не было известно. Единственное исключение составил содержавшийся в спецпсихбольнице молодой воронежский парень, попавший туда после того, как на витрине гастронома в своем городе написал «раб КПСС». В Москве я читал его до краев наполненные тоской и горечью письма, которые старуха-мать, лишенная возможности даже видеть своего сына, в отчаянии передала туда, пытаясь хоть как-то ему помочь. Мы сделали все, что должны и могли — парня перевели в Воронеж, позже дело завершилось благополучно.

Ни в каком глубоком ли, мелком ли подполье не существовало никаких заранее созданных организационных структур, какой-то под спудом повседневности прятавшейся «могучей кучки» отчаянных заводил. Было лишь несколько небольших групп активистов и отдельных людей, которые для координации своих действий периодически собирались в помещении комитета комсомола политехнического института. Там же задумывались и готовились те митинги, о которых мы говорим теперь.
Первоначально наши организационные возможности были сильно ограничены и до определенного момента никакие митинговые призывы заметного резонанса среди населения не имели. К концу января мы уже несколько раз по выходным собирались на нижней террасе Набережной. Народу, помнится, бывало немного — человек 10-15. Большая часть друг друга знали, двое-трое приходили по службе, остальные были чьими-то приятелями. И это было все, что мы имели.
Коль скоро ничего или почти ничего не было, откуда и как возникло это без лишних красивостей должное быть названым историческим явление, когда обездоленные, уставшие, разочаровавшиеся в нескончаемой телевизионной трескотне и нередко мечтающие попросту прилично поесть люди «вышли на площадь», почувствовав себя там, наконец, свободными?
Вспомните про талоны на масло по 500 граммов в месяц, которые еще нужно было суметь «отоварить». Про талоны на «субпродукты» — так мудрено называли обычные говяжьи кости, — которые тоже надо было где-то найти. Про очереди с ночи у гастрономов и универмагов, «толчки», барахолки, «нужных» продавцов, бесконечную болтовню про всепобеждающее марксистко-ленинское учение, правильное потому, что оно верное. Пленумы, съезды, речи, доклады, бурные и несмолкающие аплодисменты, всеобщий маразм, лично Леонида Ильича и дорогого Михаила Сергеевича. Вспомните то и другое, пятое и десятое, что уже давно забыто и что вспоминать не хочется, но нужно, потому что именно оно, будь трижды неладно, составляло не содержание, но никчемную пустоту нашей тогдашней жизни. Как хотелось, как очень хотелось на это плюнуть. Растереть и переступить. Как хотелось и как страшно было это сделать.
Право на свободу, право знать и говорить правду, право человека стать и быть человеком вывели тысячи граждан на Набережную. Именно искреннее действующие люди, никаких личных выгод не искавшие, прежде всего люди и главным образом люди составили основу и опору массовых митингов двадцатилетней давности. Они очень хотели это сделать. Они нашли в себе силы и смелость и сделали то, что хотели. Вспомните это. Это правда.
Но правда не вся. В этих словах нет объяснения тому, как именно эти людские желания реализовались, почему случилось и почему было разрешено, допущено и произошло все то, что можно было запретить, подавить и не допустить. Как и было сделано в подавляющем большинстве городов страны.
Лишенный романтического флера и адекватный реальной политической обстановке того периода ответ не может быть подтвержден документами — их не существовало. А существовавшие не сохранились. Поэтому ответ умозрителен. Но прямо вытекает из логики политической борьбы, борьбы прежде всего за власть, за то, чем она является и что дает. Борьбы без выбора средств и без отсылок к нравственности — она изначально безнравственна в самой своей основе.
Только поняв это, мы сможем осознать и принять горькое следствие таких рассуждений — людскому протесту позволили реализоваться, чтобы его использовать. В своих целях. Чтобы нас использовать. Мне горько это писать, еще горше так думать. Но в политике вообще это бывает нередко, а в политике отечественной — часто.

N.B. Нельзя промолчать о том, видел ли я это тогда? Первоначально, конечно, нет. Позже стал понимать. Именно поэтому я не пошел на «пленум победителей», когда уже все случилось и им осталось кого-нибудь куда-нибудь избрать и назначить. Некоторые из моих товарищей тех лет пошли, это их выбор. Мне с КПСС было не по дороге.

Верный способ для намеченных поисков был сформулирован еще римлянами. Qui prodest — ищи, кому выгодно. Кто добился власти, кто укрепил или расширил ее? Говоря языком эпохи причудливого движения финансовых потоков — кто стал конечным бенефициаром?
Найти ответ на этот вопрос не так уж сложно. Достаточно понять организацию системы управления в советский период, которая предопределяла становление на региональном уровне тех или иных центров власти, взаимодействие которых и формировало политический процесс. Достаточно разглядеть механизм рекрутирования местной политической элиты и ее внутреннее структурирование. Остальное лишь следствия, остальное считается. Давайте думать, давайте вместе смотреть.
После исчерпания совнархозовских экспериментов Никиты ХРУЩЕВА и временного глупого деления обкомов КПСС на сельские и промышленные, система управления в стране приняла сохранившуюся в основных своих чертах вплоть до настоящего времени территориально-отраслевую структуру.
Особняком стояла отраслевая часть, включавшая в себя крупнейшие народнохозяйственные предприятия, относившиеся к важнейшим союзным министерствам и в конечном итоге замыкавшиеся на отраслевые отделы ЦК КПСС. Мало-мальски серьезное вмешательство в их деятельность со стороны областных властей было невозможно. Напротив, местные власти сами нередко зависели от таких предприятий, поскольку именно по каналам их финансирования прежде всего строилось жилье и содержался весь, говоря языком той эпохи, соцкультбыт. Фактически руководители этих предприятий составляли особую неформальную корпорацию, которую именно так и следует называть — «крупный директорат». Что и как было написано относительно их прав и полномочий в каких-то бумагах, никакого значения не имело, как никакого значения в СССР не имела, например, конституция. Реальное влияние «крупного директората» было очень велико. Фактически он имел абсолютное право вето на все областные решения, частота применимости которого ограничивалась лишь тем, что местные процессы были для него малоинтересны. Но он никогда не забывал их контролировать.

N.B. Представителем именно этой субэлитной группы во власти целесообразно считать вскоре избранного председателем областного Совета Валерия МАХАРАДЗЕ. Почти неизвестно, откуда взявшегося и в том же направлении вскоре исчезнувшего. Но умевшего исполнять свои представительские функции до тех пор, покуда все не изменилось и не пропал сам «крупный директорат».

Обком КПСС концентрировал в своих руках полноту власти лишь в отношении некоторых отраслей экономики, важнейшим и определяющим среди которых было сельское хозяйство. Именно сельское хозяйство — и это необходимо многократно повторить, — было основной заботой обкома и его руководства. Это неминуемо вело к тому, что само руководство обкома год за годом «окрестьянивалось», формируясь из партийных работников, начинавших свою управленческую деятельность именно в сельском хозяйстве. В какой-нибудь МТС, где-нибудь в колхозе или совхозе. Потом шло руководство сельским райкомом, потом перевод в область, а дальше кто куда. Но только так становились первыми секретарями обкомов аграрно-индустриальных областей. Таким был многолетний первый секретарь обкома Леонид КУЛИЧЕНКО, такими были цековский назначенец Владимир КАЛАШНИКОВ и потенциальный цековский кандидат Юрий МОРДВИНЦЕВ, таким же и «последний первый» Александр АНИПКИН. Это означало, что руководство обкома и опосредованно большая часть руководства всей областной парторганизации и области вообще именно сельское хозяйства ставили в эпицентр своего внимания, во главу своих интересов. Они в совокупности с руководителями сельхозпредприятий формировали костяк своего рода аграрного лобби. Назовем это «агроэлитой» региона.
Третьим центром этой композиции был Волгоградский горком партии, «городская номенклатура». Не потому, что руководство горкома формировалось каким-то особенным образом, а потому, что обладало определенной регламентированной независимостью в своей сфере полномочий и в своих ресурсах. На этой основе всякий первый секретарь горкома метил в руководители области. Так стал им Леонид КУЛИЧЕНКО, также — Александр АНИПКИН. Роль Волгограда не так велика, но и не так мала, ведь все революции происходят только в столицах. В провинции происходят мятежи.
Описанная система набрала чудовищную инерцию. Она формировалась десятилетиями, в ней все устоялось, все — во многих смыслах — «устаканилось», и всякий партийно-хозяйственный руководитель намного лучше сказанного знал ее основы, принципы функционирования, приоритеты и собственную в ней роль. Писаные и неписаные блага, карьерные перспективы, жизненное обустройство. Система давала все.
Себе на беду ее собрался игнорировать Владимир КАЛАШНИКОВ. Не потому, что он ничего о ней не знал — он сам был порождением такой системы и одним из ее руководителей в роли секретаря Ставропольского крайкома партии. Он либо он переоценил собственные возможности и роль, побывав министром и числясь близким к всесильному тогда Михаилу ГОРБАЧЕВУ человеком, либо был попросту недалек.

N.B. Последнее не исключено, каким бы странным это ни казалось. Владимира КАЛАШНИКОВА кто-то надоумил «пойти в народ» — ездить в политехнический институт, выступать там на общественно-политические темы. Выглядело это не очень хорошо, если не сказать убого — говорить публично он не умел совершенно. Не то в 300, не то в 315 аудитории — я их путаю по номерам, — ему специально дали резко оппозиционную к КПСС газету. Он удивился — на что и был расчет,- развернул ее и стал смотреть. А газета была с крупными карикатурами! Телеоператор зафиксировал картинку и автоматом она пошла в эфир. Человек явно не понимал, какое «на дворе тысячелетие».

Принципиальная ошибка Владимира КАЛАШНИКОВА была не в том, что он ломал какие-то теплицы, якобы борясь с «нетрудовыми доходами», и чьи-то помидоры гнили на корню — кого это в партии интересовало? Не в том, что он увеличил поставки продуктов в союзно-республиканский фонд, отчего в области их оставалось все меньше, и люди утыкались в пустые продуктовые прилавки — он выполнял директивные указания руководства страны. А также не в пятом, и не в десятом, о чем писалось и говорилось. В других местах другие первые секретари делали то же самое. Он поссорился с «агроэлитой» региона, а она хотела и привыкла иметь здесь почти все.
В некоторый момент в регионе на основе тесного переплетения объективных противоречий и личностных устремлений сформировался глубокий внутриэлитный конфликт, в котором «крупный директорат» продолжал занимать традиционную для себя отстраненную позицию, а между «городской номенклатурой» и «агроэлитой» области возник прежде почти никогда не существовавший внутриэлитный альянс. Относительно Владимира КАЛАШНИКОВА они поняли друг друга — «скрипач не нужен». Люди в партийном и советском руководстве региона были очень разными, но глупыми их считать нельзя. Они терпели. Держали нос по ветру. Ждали. И дождались — статьи Игоря ГАМАЮНОВА «Претендент» в журнале «Огонек». Все сошлось. События покатились комом с горы.
Скажу на основе опыта — организация любого митинга есть дело очень хлопотное. Особенно — митинга массового. Тем более — митинга в таком качестве первого. Попробуйте сами получить на него разрешение. Попробуйте получить это разрешение на устраивающий вас день. В подходящем месте и в удобное время. Попробуйте известить об этом людей. Не сто и не двести — тысячи. Известить так, чтобы им стало интересно, чтобы для них стало важным придти и чтобы они пришли. Найдите звукоусиливающую аппаратуру, подключите ее к электропитанию, обеспечьте охрану, порядок, подготовьте список выступающих, создайте резерв выступающих, подготовьте проект резолюции. Найдите для всего этого людей и деньги. Сделайте это и многое другое, вертясь, как белка в колесе и не забывая, что вы несете за все происходящее предусмотренную законом личную ответственность, — тогда вы меня поймете. Поймете сегодня. Но тогда мы жили не в России 2010 года — тогда был Советский Союз образца 1990.
Я скажу правду, в которой уверен. Митинг состоялся потому, что огромное число волгоградцев презирали жизнь, которой нас вынуждали жить. Потому, что очень многое для его осуществления сделали организаторы. Но также потому, что против него не возражали те, кто мог его не допустить. Мог не допустить достаточно простыми средствами. Но допустил. Как я писал выше — им это было нужно. В своих интересах.

N.B. Перед тысячами глаз я читал проект резолюции митинга и с непривычки очень волновался, боясь что-то пропустить или на чем-нибудь запнуться. Я отчетливо это помню через 20 лет. Немного сзади и справа стоял Александр АНИПКИН, тогда — первый секретарь волгоградского горкома. Было холодно, и он подкашливал. Мне это очень мешало, и КПСС в ту минуту я не любил не только по политическим или идейным основаниям. Я не любил ее персонализированно.

Я пересмотрел газеты того времени, посмотрел материалы и об этом первом митинге 21 января 1990 г. Печатали мало, печатали скудно. Позже довольно много ругали. Но сначала — замалчивали. Ничего не нашел о том, кто именно выступал и что именно выступавшие говорили. А содержание выступления Александра АНИПКИНА, состоявшегося уже после оглашения резолюции и голосования участников митинга по ней, то есть формально после его завершения, — изложено. Изложено с приведением цитат и без комментариев, несмотря на содержащуюся в нем резкую критику руководства обкома, в состав которого сам Александр АНИПКИН входил. Опубликовано это в полностью подконтрольной партийной печати. Нужно что-нибудь еще говорить?
Митинг сыграл роль огромного рычага и взломал политическую ситуацию, оглушив тогдашнюю областную власть. Последующее известно — исключения и назначения, отставки, временные обкомы и обкомы постоянные, дележка портфелей и перераспределение постов. Аналитического интереса это не представляет. Пленумы и комитеты, исполкомы и администрации, какими бы они ни были, когда бы ни созывались, работали или происходили, лишь реализовывали в практической плоскости результаты тогдашней политической победы, добытой за счет людей и вопреки их действительным интересам. Украденной у них победы, ставшей присвоенной победой областной «агроэлиты», определившей вектор и обстоятельства существования региона на многие годы вперед. И создавшей из области провинциальное захолустье.

N.B. С тех пор нашу жизнь и прессу, камуфлируя суть и практические цели проводимой в регионе политики, до предела наполняют отелы и опоросы, зябь и паровой клин, урожайность и выпадение посевов, озимые и яровые, масличные и пропашные, вспашка, культивация и боронование. Когда-нибудь разберусь, сколько должно быть получено ягнят от ста овцематок по итогам зимнего окота и стану жить счастливо.

Абстрагируясь от имен и фамилий, должностей и званий различных личностей, которые в наступившие годы менялись калейдоскопически, нужно понять главное — куда дополнительно направились деньги. Тем более, что иной потенциальный реципиент — «крупный директорат» — исчез с политической авансцены после распада плановой экономики. А направились они именно «агроэлите». Инструментом ее дополнительного финансирования вскоре стала так называемая агропромышленная корпорация. Балансы этой своевременно почившей в бозе организации должны представлять совершенно замечательное зрелище. Но это уже совсем другая история…

Post scriptum. Все хорошо, но при чем здесь либеральный «Огонек»? Да попросту так совпало. В те годы в тугой узел завязались отношения Михаила ГОРБАЧЕВА и Бориса ЕЛЬЦИНА, каждый из которых остро нуждался в ресурсах и людях для продолжения этой борьбы. Владимир КАЛАШНИКОВ обоснованно рассматривался в составе горбачевской клиентелы и тот стремился занять им новую крупную позицию. Был план назначить его зампред Совмина СССР. Он сорвался. Кто-то высказал идею присмотреться к Владимиру КАЛАШНИКОВУ в качестве предсовмина РСФСР, тем более, что республиканским министром он уже был. Борис ЕЛЬЦИН собирался занять пост председателя Верховного Совета РСФСР и вскоре им стал. Нужен ли ему был на месте лояльного Ивана СИЛАЕВА горбачевский ставленник? Так ли это, теперь не установить. Но разговоры про Владимира КАЛАШНИКОВА шли, и мне приходилось их слышать. И статья Игоря ГАМАЮНОВА называлась «Претендент»…

Андрей РОГОЖИН.
Фото: alliruk.livejournal.com.

Вы можете оставить комментарий, или trackback с вашего сайта.

комментарии (2) к “НОМЕНКЛАТУРНАЯ РЕВОЛЮЦИЯ”

  1. ДИДИМ:

    ВСПОМНИЛА БАБКА ПЕРВУЮ НОЧЬ

  2. Волгоградец:

    Чушь несусветная.

Оставить комментарий

Вы должны войти в систему , чтобы оставить комментарий

Создание сайтов: Сайт недорого. Шаблоны сайтов